То, о чем Дарвин только подозревал, подтвердила ДНК: мы на удивление схожи с нашими кузенами-приматами. С братьями-гориллами мы совпадаем на 97%, а с сестрами-шимпанзе — более чем на 98%, хотя эволюционные различия в силу этих 2—3% генов видны даже невооруженным глазом. (Парадоксально, но мы «волосатее» шимпанзе: хоть обезьяний волос длиннее и толще, фолликул у человека больше.) Что до различий физиологических, то они невелики: кисти человека способны на два захвата, чего не скажешь о шимпанзе, и вся наша ловкость рук проистекает из одной лишь этой модификации. Нетрудно понять, как высвобождение рук — в сочетании с постепенно развивавшимся предпочтением к передвижению на «задних лапах» (до сих пор, кстати, вызывающим у нас физические трудности) — освободило и наше сознание. Имеются веские доказательства, указывающие, что язык — величайшее из всех орудий — эволюционировал как жест, прежде чем превратиться в речь. Культура началась и с наших рук, и с наших мозгов.
Почему же понадобилось так много времени, чтобы мы, отрастившие большие мозги и ловкие руки, начали малевать на стенах, вырезать предметы и рассказывать друг другу истории? Никто не знает, что действительно послужило причиной так называемого «большого скачка», но поразительная однородность ДНК Homo sapiens позволяет предположить, что человечеству лишь с большим трудом удалось пройти сквозь бутылочное горлышко под именем «ледниковый период» около 70 000 лет назад, заплатив за это очень высокую цену — население Земли тогда уменьшилось до нескольких тысяч.
Долгое время нам приходилось несладко, но мало-помалу, по мере того как островки цивилизаций взаимодействовали и разрастались, развивались общественные отношения, разводились костры, распределялись задачи и функции. У обезьян и высших приматов чем крупнее социальная группа, тем выше интеллект. Подражание, общение, образование навыков, решение проблем — все это продукты социального взаимодействия. В случае человека корректнее предположить, что все эти взаимодействия сосредоточились в языке. Эдакий самоукрепляющийся цикл — стоит ему начаться, и он растет как снежный ком.
Ну и? Куда привел нас сей пресловутый «великий скачок»? Человечество скакнуло так, что оставило эволюцию позади. Продолжай мы и дальше жить по тем же кривым распределения, что применяют ко всем остальным видам живых существ, и наше нынешнее народонаселение не превышало бы миллиона. Возьми мы за образец высших приматов, и наши сообщества состояли бы из полутора сотен особей — достаточно для размножения, но и компактно ровно настолько, чтобы там не было чужаков и не осталось времени на обманы и криминал.
Мы не дали нашей ДНК себя переделать; с помощью мозгов и рук мы, люди-приматы, сами переделали мир. Мы обменяли биологию на историю, а природу — на технику. То, что вы читаете эту книгу, исключительно само по себе. Вы выучили сложный язык и способны понимать смысл в его письменной форме. Но эта же изобретательность создает и свои ограничения. Животным и растениям, которых мы одомашнили, сегодня так не хватает генетического разнообразия, что они падают жертвами новых и новых болезней.
Глобализация означает, что в тот или иной момент времени полмиллиона человек находятся в воздухе и еще миллионы — где-то в пути, а их тела и чемоданы кишат организмами, алчущими свежих сфер обитания. Города — величайшее людское изобретение — изничтожают небо над нашей планетой, угрожая и без того шаткому климатическому равновесию, при котором только и возможна жизнь.
Все мировые культуры рассказывают одни и те же истории — о человеке, наказанном за то, что украл огонь; о потопе, что смел с лица земли все построенное нами с таким огромным трудом. Лишь истории — и воображение, их подпитывающее, — обладают силой, способной спасти нас от бесконечной «ловкости» наших рук.
